Читаем без скачивания Александр Невский — национальный герой или предатель? - Наталия Пронина

Уже со второй половины IX в. Новгород практически находился в зависимости от киевских князей. Позже князей из Киева стали присылать для управления Новгородом почти регулярно. Но насколько большой властью обладал князь, сколь обширными землями владел и в какой степени имел возможность назначать своих людей на административные, судебные и фискальные должности —достаточно точно неизвестно. Однако в XI и первой половине XII столетия он определенно был больше, чем военачальником и защитником границ, и его присутствие, если учитывать, подчеркивает историк, «поразительную неспособность новгородцев защищаться от врагов самостоятельно, было для них, несомненно, как бельмо на глазу»[291].

Начиная же со второй половины XII века и особенно в XIII столетии, по мере того как возрастало стремление Новгорода к полной независимости и он фактически избавился, вышел из подчинения центральной власти Киева, княжеская власть стала там слабеть. Место посадника (ежегодно сменяемого главы исполнительной власти в городе) стало выборным. Если до этого посадник был правой рукой, ставленником князя, то теперь он избирался на вече из числа новгородских бояр, т. е. тем самым превратился из послушного орудия княжеской воли в потенциальную помеху его власти. Вече добилось также права назначать всемогущего епископа (с 1165 года —архиепископа) — номинального главу города-государства, хранителя новгородской казны, хозяина государственных земель и высшего церковного судью. Наконец, вече отвоевало также право назначать тысяцкого —т. е воеводу новгородского ополчения и главу охраны.

Но самым главным было то обстоятельство, что после восстания 1136 года, которое завершилось изгнанием правившего в Новгороде сына киевского князя, город пользовался правом самостоятельно выбирать себе князя из любого княжеского рода. «Конечно, — отмечает исследователь, — сильные владимирские, киевские или черниговские князья по-прежнему могли оказывать давление на Новгород и принуждать горожан принимать своих ставленников. Но уже была разрушена традиция или неписаный закон, согласно которому именно киевский князь автоматически ставил своего сына или близкого родственника управлять Новгородом»[292]. Это чрезвычайно усложняло положение в городе, где власть отныне сосредотачивалась в руках бояр-олигархов, которые в любой момент могли изгнать по каким-то причинам неугодного им князя[293]. Ибо, как правило, среди бояр-правителей очень редко существовало единство целей. Они делились на много разных группировок, с различными политическими*! торгово-экономическими интересами и, соответственно, поддерживали разных князей: например, одни —князей суздальских, другие —смоленских, а третьи и вовсе стремились к союзу с Западом. Между этими боярскими группировками постоянно происходила то скрытая, то явная борьба, что наносило ущерб прежде всего самому Новгороду, особенно в военное время. Тем сложнее было и приглашенному на новгородский «стол» князю управлять городом в подобных условиях.

Да, лучшей школы политического искусства, нежели та, которую довелось пройти Александру в вольном боярском Новгороде, вряд ли можно было бы придумать. Потому, наверное, став официальным князем-наместником, 18-летний Александр Ярославич действительно в полном объеме сознавал как всю небывалую опасность положения Руси, так и собственную огромную ответственность. Он знал, что, невзирая ни на какие трудности, должен быть щитом, прикрывающим Родину, уже обескровленную первой волной татарского нашествия, — щитом от еще более жестоких, непримиримых врагов, чем азиаты. И готовился к упорной борьбе сам, своими силами. Ибо опять же понимал: если прежние новгородские князья (как, например, отец), постоянно воюя с западными агрессорами, все-таки не испытывали недостатка в воинских силах, то теперь ситуация резко изменилась. Теперь на помощь Новгороду уже не могли быть приведены, как раньше, ни переяславские, ни суздальские, ни прочие «низовские полки»[294]. Теперь Великий князь Владимирский Ярослав Всеволодович вынужден был удерживать все немногие уцелевшие «низовские рати» именно для обороны Нижней Руси, так как в тот момент еще никому не было известно точно, куда направит Батый свои бесчисленные конные тысячи —на Киев или снова на Владимир? Новгород, таким образом, оставался один на один со всем ополчившимся против Русской земли Западом, и выбора у новгородцев не было никакого. Следовательно, не оставалось ни выбора, ни времени и у молодого Александра Ярославича. Едва взойдя на новгородский «стол», он немедленно отдал приказ укрепить русскую границу постройкой города-крепости на реке Шелони, заключить военный союз с угро-финским населением Ижорской земли[295], а также начал внимательно набирать дружину из наиболее сильных, отважных бойцов. Так что летописец с гордостью отметит: «У князя Александра бе множество храбрых, яко же древле у Давыда царя; бяху бе сердца их, аки сердца львов…»[296]

Приготовления не были напрасными. Уже 7 июня 1238 г. в Стенби (где находилась резиденция датского короля Вальдемара II) между Тевтонским орденом и Данией был заключен договор о совместном нападении на Новгород[297]. (Так, словно стервятники, заторопились европейские крестоносцы воспользоваться ослаблением Руси от азиатского нашествия.) В Прибалтику отправился специальный эмиссар Ватикана —апостольский легат Вильгельм Моденский —с целью возможно более слаженной и четкой координации этого нового Крестового похода против «неверных». Немецкие и датские рыцари готовились нанести удар с суши, со стороны своих ливонских владений. Шведов же папа римский Григорий IX благословил нанести удар Руси с моря, через Финский залив.

Но была у «апостольского» агента Вильгельма Моденского и еще одна задача, о которой нужно упомянуть отдельно, ибо, увы, она не утратила своей актуальности даже теперь, почти целое тысячелетие спустя. Как пишет, опираясь на подлинные исторические документы, исследователь Б. Я. Рамм, наряду с созданием внешней широкой антирусской коалиции, посол Святейшего престола предпринимал также активнейшие действия к тому, чтобы найти поддержку внутри самой Руси, а конкретно —в приграничном Пскове и Новгороде. И дальнейшие события показали, что эти усилия, к сожалению, не остались безрезультатными. «Еще в 1228 г., сообщает летопись, во Пскове нашлись бояре-изменники, которые заключили союз с немцами. Позднее им удалось привлечь на свою сторону самого (псковского) посадника Твердилу Ивановича. А спустя еще несколько лет и в Новгороде нашлась кучка бояр во главе с бывшим тысяцким Борисом Негочевичем («Борисова чадь», как их именует летописец), которые пытались в 1232 г. произвести в Новгороде и Пскове переворот, а когда это им не удалось, сбежали к немцам и сомкнулись с крестоносными захватчиками. Подобные изменники, очевидно, подкупленные агентами Вильгельма Моденского, объявились и в последующие годы»[298].

Итак, к весне 1240 г. у организаторов немецко-датскошведской католической агрессии против Руси уже все было готово[299]. Интервенцию предполагалось начать одновременно с двух сторон: с северо-запада —силами Тевтонского ордена, а с севера —шведскими рыцарями под предводительством архиепископа Томаса, ярлов Ульфа Фаси и Биргера[300]. В шведские войска привлечены были также представители покоренных финских племен сумь и емь, и еще мурмане, т. е. норвежцы. Однако… Однако в самый последний момент тевтонские рыцари опоздали, а шведы, пройдя по Неве до устья реки Ижоры, не сумели использовать преимуществ внезапного нападения. Более того, по свидетельству летописца, командующий шведскими войсками королевский зять Биргер, зная, что помощи новгородскому князю Александру ждать неоткуда, даже отправил в Новгород кичливый вызов со словами: «Аще можещи противитися мне, то се есмь уже зде, пленяя твою землю…»[301]

Далее события развивались следующим образом: шведские корабли, вошедшие в устье Невы тихим июльским рассветом 1240 г., сразу засекли сторожевые дозоры, заблаговременно выставленные там, «при крае моря», по приказу Александра Ярославича, и тревожная весть о вторжении немедля ушла в Новгород. Как свидетельствует летописец, молодой князь «не мешкая нимало», сию минуту объявил сбор дружины. Он ничего не стал сообщать во Владимир[302]. Не стал ждать он и сбора общего новгородского ополчения, на что было бы потеряно несколько дней. Как талантливый полководец, он наверняка понял: промедление —смерти подобно. И, как ранее отец, Ярослав Всеволодович, тоже постарался упредить врага. «Братья! — лишь сказал князь дружине перед выступлением. — Не в силе Бог, а в правде! Вспомним слова псалмопевца: сии же во оружии, и сии на конех, мы же во имя Господа Бога нашего… Не убоимся множества ратных, яко с нами Бог!»[303]